Поздравляем с днем рождения адвоката Семена Александровича Золотухина

21 мая у Семена Александровича день рождения!

Это удивительный человек, являющийся образцом порядочности, скромности, тактичности для всего адвокатского бюро. Как часто мы забываем про эти качества в погоне за честолюбивыми и меркантильными желаниями.

Коллектив адвокатского бюро долго подбирал подарок для именинника. Стандартные решения в таком случае сразу же отпадали. Нужно было что-то оригинальное, трогательное, творческое и душевное…

Идея, предложенная адвокатом Эдуардом Викторовичем Емельяновым, была утверждена «советом» друзей и коллег моментально.

Мы решили заказать профессиональную озвучку (в студии звукозаписи) рассказа «Сёстры» Семена Золотухина. Он был опубликован в «Рассказ-газете» №16, 2020 г.

Аудиокопия рассказа находится в свободном доступе, прослушать можно, перейдя по ссылке: https://vk.com/spartnersru

Представленное фото - личный архив бюро.

С разрешения автора публикуем полный текст рассказа.

Сестры

Эта улица успокаивала Глеба Глебовича Зиновьева. Немного, ненадолго, но успокаивала.

Шумная, наполненная гудящими автомашинами и спешащими людьми улица имени Третьего Интернационала давила на него, пугала и отталкивала. Поэтому он спешил скорее укрыться на улице Максима Горького, или на Горькой улице, как иногда он её называл.

Когда-то улица имени Третьего Интернационала называлась Большой Дворянской, а улица Горького – Треповской.

Глеб Глебович любил старые, дореволюционные  названия улиц родного губернского города. Когда-то, ещё в юности, он надеялся, что эти названия вернутся. Прошла юность, миновала молодость, но всё оставалось по-прежнему.

Он привык к этому и перестал бунтовать. Даже на памятник вождю смотрел теперь с задумчивостью.

Зиновьев был адвокатом, или, как он сам себя иногда именовал, присяжным поверенным. После очередного заседания в суде, испытывая чувство внутреннего освобождения от излишней докучливости своих по-своему несчастных доверителей, он выходил на Горькую улицу, чтобы пешком проделать путь до своей конторы. Вздох вырывался у него из груди, но при этом он чувствовал радость.

Наконец-то!

Сначала он шёл мимо типового серого «брежневского» дома, затем через двор выходил на Треповскую. Здесь было тихо. Глеб Глебович загораживался этой улицей от суетливого и куда-то спешащего мира, цеплялся за неё, как утопающий – за соломинку памяти.

Одноэтажные дома, длинные заборы, дворы, везде покой, и даже своего рода уют, нечасто встретится прохожий, да и тот – местный. Такие, как он, чужаки из других городских районов редко забредали сюда. Иногда за забором залает пёс сторож да испуганно перебежит дорогу кошка.

Глебу Глебовичу, когда он ходил по Горькой улице, казалось, что он куда-то перемещается во времени. Может быть, даже и возвращается к чему то давнему и забытому.

Недалеко от начала его пути стоял небольшой, немного осевший двухэтажный кирпичный особнячок с сохранившимся кованым балконом.

Зиновьев ждал встречи с этим особнячком, как с милым и родным человеком. Всякий раз, когда попадал на эту улицу, он с почтением и ласково приветствовал его, говоря: «Добрый день, сударь Вы мой!», а потом задавал ему вопрос: «Как жизнь Ваша?»

Домик был ещё жив, он дышал и, как казалось Глебу Глебовичу, отвечал ему: «Живу! Терплю!»

Зиновьев смотрел на балкон, где когда-то пили чай из самовара майскими вечерами кисейные барышни-сестры, нерешительно глядел в окна – не мелькнёт ли там женская головка?

Он думал о том, что хотел бы жить в таком доме, а может быть, даже и не в самом доме, а в небольшом флигеле, стоящем во дворе, среди разросшихся кустов сирени. Увлекаясь, Зиновьев почти явственно видел, что около флигеля стояла скамейка, на которой можно сидеть майскими вечерами, перед сном, а у ног бы приютился спаниель Шарль, милый друг. Внутри флигеля три небольших, чисто выбеленных комнаты. Там книжные шкапы, в которых – корешки Лескова, Толстого, Гоголя, Достоевского, Щедрина… На дубовом столе – чугунная чернильница с двумя охотничьими собаками, стопки желтоватой бумаги, наполовину разрезанный том Мережковского, бронзовые канделябры. У стола – кресло в римском стиле для работы, а в другой комнатке – покойное вольтеровское, для отдохновения. На стенах – несколько близких сердцу картин и гравюр. Может быть, и граммофон – он слушал бы Скарлатти…

Весной, в мае, тогда, когда что-то тихо пели берёзы, Глеб Глебович любил остановиться около особнячка, рядом с заколоченной с 1918 года парадной дверью, почувствовать запах молодой, свежей листвы, земли и старого дерева.

Иногда ему казалось, что он слышит звуки фортепиано, печальные гармонии Шопена, потом какие-то бравурные военные марши, смех и звон шпор, топот… приглушенный временем зов…

Волнуясь, он ждал, что на балкончик выбежит навстречу весне и маю какая-то из трёх сестёр, неважно Маша, Ирина или Ольга…

Но… никто не  выбегал. Балконная дверь была заложена кирпичами и грубо замазана.

Наваждение проходило, и Глеб Глебович смущённо улыбался самому себе и своим видениям.

Постояв, Зиновьев грустно шёл далее, бормоча себе под нос песенку: «Та-ра-ра- бумбия, сижу на тумбе я…»

Уходя, он всегда оборачивался к особнячку несколько раз, говорил ему: «До свидания, Сударь мой». Казалось, дом отвечал: «Жду-с, Жду-с»

Приближаясь к своей конторе, к шумному перекрестку с его вечной суетой, Глеб Глебович думал о том, что когда-то в этом домике жили прекрасные люди, чудные девушки, они были юными, полными надежд, любви и нежности. У них были женихи. Потом пришло другое время, страшное и непонятное, юность ушла, чай уже не пили на балконе под берёзовый шелест. Женихи убиты пулями и штыками, а кто уцелел, боялся собственного звания и голоса. Жизнь сестёр, прошедшая в страхе и нужде, труде и изгнании, среди чужих... Где они нашли свой приют? Кто закрыл их глаза и проводил в последний путь?

Временами Глеб Глебович чувствовал себя таким же одиноким, как эти сёстры, среди чужих. Уже никогда он не сможет быть жителем того уютного и тихого флигелька, расположившегося рядом с домом, среди сирени. Но он знал, что по-своему и он счастлив, иногда скрываясь здесь, на этой улице, поминая сестёр Ольгу, Ирину и Марию, как в храме, среди майских берёз, благодаря их за то, что донесли до него в этом доме, как в ларце, его горькую Родину.

Семен Золотухин

Тамбовъ, 2020